- Что случилось? - вышла бабушка на крыльцо, с поварешкой в руках.

- Оса, оса, она меня сейчас укусит, - плакала Машенька, убегая от назойливой осы.

Бабушка улыбнулась, обняла внучку, и полотенцем отогнала злобное насекомое.

- Осы такие лакомки, так и летят на фруктовый запах.

Нынче вон сколько яблок уродилось. Вот они и летят на яблочный пир, - говорила бабушка, утирая лицо внучки от слёз.

На плите томилось яблочное повидло, разнося по веранде уютный аромат. Бабушка, помешивая деревянной лопаткой пюреобразную смесь, ласково смотрела на внучку.

- Вот сейчас разложу пюре по баночкам, и мы с тобой пойдём собирать яблоки. Надо излишки в монастырь отнести, матушка Марфа рада будет.

- Нет, нет, нет, не пойду в сад, там осы злые.

***

Давно это было, Аннушка и Дашутка детьми были. Жили они с отцом и бабушкой, мать умерла, когда Даше три годика было. Аннушка постарше была, помнила как мать в горячке умирала и наказывала дочери:

- Доченька, ты береги сестричку, она ещё маленькая, несмышленая. Будь ей и сестрой, и матерью, - шептала обессиленная мать, вкладывая в маленькую ладошку крестик.

Мать умерла. За первым горем пришло второе - началась война. Отец, уходя на фронт, обнял дочерей и сказал Аннушке:

- Аннушка, за старшую ты у меня остаёшься, береги себя и сестру.

Стала Аннушка хозяюшкой, ей бы в куклы играть, да с котятами возиться, но жизнь распорядилась иначе. Бабка совсем слаба стала, если после смерти невестки она ещё кое-как вела хозяйство, то теперь совсем обессилела. Лежит на печи и плачет:

- Ой, горе моё горькое, мешок с костями я. Помереть бы, чтобы не быть обузой.

Аннушка бровки свои сдвинет, как мать бывала делала, когда сердилась, и строго так бабушке отвечает:

- Да что ты такое говоришь? Помереть. А о нас ты подумала? Как же мы с Дашуткой без тебя жить будем. Нет, бабушка, ты не помрёшь.

Улыбается бабка от таких слов, и вроде силы прибавляются, сползает с печи, за прялку садится.

Незаметно миновал год. Отец писал редкие письма, обещая, что война вот-вот закончится, и они вновь заживут вместе. Аннушка читала и перечитывала эти письма, украдкой смахивая слезу. Она хоть и бодрилась, напуская на себя взрослый вид, но по сути своей была ещё десятилетним ребёнком, которому нужна защита взрослого.

Бабка за зиму ослабела и уже не слазила с печи совсем. Пару раз приходил хромой председатель. Придёт, сядет на лавку, деревянную ногу свою вытянет, обведет убогую избу глазами и вздыхает.

- Не горюй Анна, поможем мы Авдотью схоронить, ежели что, поможем.

Дашутка к сестре прижимается, смотрит на председателя волченком.

- Аннушка, что такое схоронить? - спрашивает она у сестры.

- Ничего, Дашутка, ничего, глупости это, - отвечает Аннушка.

Урожайное лето выдалось в тот год. Яблони сгибались под тяжестью веток. Аннушка радостно хлопотала, развешивая веревки с нарезанными дольками яблок.

- Вот, насушим яблок, будет чем зиму живот набить, - говорила она чумазой Дашутке, откусывающей сочное яблоко.

- Ой, Аннушка, оса, оса, - закричала Дашутка, прячась за Аннушку.

- Не маши руками, она тебя и не укусит, - строго сказала Аннушка.

Немцы в деревню пришли ночью. Аннушка услышала лай собак, подбежала к окну, и в ужасе отшатнулась. Зарево пожара осветило всё вокруг. Немцы жгли деревню и гнали впереди себя голосящих баб.

- Бабушка, бабушка, надо бежать. Давай я помогу тебе, - плакала Аннушка, пытаясь стащить бабку с печи.

- Бегите, бегите деточки. Я старая, они меня не тронут. Схоронитесь в погребе.

Земляной погреб наполовину был засыпан яблоками, там Аннушка с Дашуткой и спрятались. Снаружи слышались шаги и лай собак. Немцы что-то кричали на своём басурманском языке, Аннушка шептала Дашутке, чтобы ты лежала, как мышка. Дверь в погреб открылась, луч света скользнул по стенам, на секунду задержавшись на яблочной куче. Аннушка зажала сестре рот, а сама зажмурилась от страха. Свет погас, дверь с грохотом закрылась.

Некоторое время ещё слышались крики и выстрелы, потом всё затихло.

До самого утра дети боялись вылезти из яблочной кучи. Но страх перед неизвестностью взял верх.

Аннушка наказала Дашутке сидеть здесь и ждать её. Дашутка хотела было заплакать, но сестра строго цыкнула на неё.

Аннушка не верила своим глазам, от деревни остались одни угольки. Их хата стояла на отшибе, у самого леса, может быть, поэтому немцы её не тронули. Она бросилась в дом.

- Бабушка, бабушка, я здесь, - шептала Аннушка, подходя к печи.

Бабушка лежала на спине с открытыми глазами и посеревшим лицом. Она была мертва.

Мертвая тишина стояла в опустевшей деревне, ни лая собак, ни человеческого голоса.

Как могли, на сколько хватило детских силенок, выкопали могилу за садом. Пока тащили к могиле мертвую бабушку на одеяле, не проронил ни слова. Когда неумелый холмик, обозначавший могилу, был сделан, только тогда Аннушка обратилась к сестре.

- Как ты, Дашутка?

Девочка смотрела на холмик и молчала.

- Не молчи, скажи что-нибудь, - тормошила её Аннушка.

Дашутка не плакала, она смотрела на холмик и молчала.

Неделю дети жили в погребе, боясь заходить в дом, ели яблоки и сырую картошку. Пока однажды из лесу не вышли двое.

- Вы как здесь оказались? - спросил старший, с добрыми глазами.

- Живём мы здесь, - ответила Аннушка, прижимая Дашутка к себе.

- Одни? - спросил второй.

- Бабушка вон там лежит, - ответила Аннушка, указывая на холмик.

- Давно померла?

- Неделю как схоронили.

- Сами хоронили? - спросил первый, оглядывая тщедушные тельца.

- Сами. Немцы всех угнали.

Окончание войны Аннушка с Дашуткой ждали в партизанском отряде. Дашутка так больше и не заговорила никогда. Она, пятилетняя девочка, сразу стала как-то старше. Молча помогала сестре чистить картошку, стирать бинты, ухаживать за ранеными. Молчала и очень редко смотрела кому-нибудь в глаза. Маленький, напуганный зверёк, потерявший детство.

Отец с войны так и не вернулся, пропал без вести, или погиб, кто теперь разберёт. Аннушку и Дашутку забрали к себе бездетные Тимофей и Катерина, которые прикипели душой к детям в партизанском отряде.

Жили они в большом селе, рядом с которым женский монастырь стоял. Дашутка часто туда ходила, убежит с самого утра, только к вечеру и возвращается. А однажды пришла, серьезная такая, приемную мать за руку взяла, за стол усадила. Написала записку и показывает:

" Не серчайте на меня и зла не держите. Не могу я в миру жить, душе тесно. Отпустите меня в монастырь. Хочу Богу служить и молиться за вас", - писала Дашутка.

Не стали Тимофей с Катериной препятствовать этому благому делу. Так Дашутка стала матушкой Марфой, живущей в безмолвии.

***

- Ну вот, корзинка полная, - улыбалась бабушка.

Анна взяла внучку за руку и пошла в сторону монастыря.

Тихо было в женской обители, спокойно. Марфа сидела в своей келье за рукоделием, тысячи носков связала она для нуждающихся, добавляя слова молитвы в каждую петельку.

- Благослови, матушка, - сказала Анна, входя в келью.

Марфа молча благословила и взяв сестру за руку, усадила напротив себя.

Машенька сидела тихо, пока бабушка рассказывала Марфе о том, что её тревожит. Марфа слушала, держа руку сестры в своих сухоньких руках.

Анна поднялась, собираясь уходить, Марфа её перекрестила, а Машеньке улыбнулась и вложила в руки маленькие носочки.

Тихо было в женской обители и спокойно, божья благодать сошла на эту обитель.